14.05.2011

"Отрывки из книги Леонид Круглова "Человек с луны"

НОВАЯ ГАЗЕТА № 48 от 6 мая 2011 года

К папуасам!
Рассказ о последних людях на земле, которые живут так, как когда-то жили все

Проект Леттерра.орг продолжает представлять тему путешествия-трэвелога. В рамках этого проекта уже выпущено более десяти лучших книг западных авторов, и наконец в серии появился первый русский трэвелог. И какой! Леонид Круглов — путешественник, фотограф, член Русского географического общества, этнограф, режиссер-документалист, изъездивший за последние 15 лет земной шар и побывавший в самых диких, удаленных, неосвоенных частях планеты. Проект «Cемеро смелых. По следам великих русских путешественников» был начат им в 2003 году. За несколько лет вместе со съемочной группой Круглов прошел маршрутами известных российских путешественников, которые до сих пор остаются сложными и опасными. 

Вослед Александру Булатовичу он побывал в Эфиопии и дошел опасной и нехоженой тропой до озера Рудольфа. Вослед Николаю Пржевальскому — обошел Монголию и дошел до Тибета. По следам Николая Арсеньева прошел по тайге Дальнего Востока... Мы представляем отрывок из книги Леонида Круглова о путешествии к папуасам вослед за Николаем Миклухо-Маклаем. В отличие от своего великого предшественника, Леониду Круглову удалось пройти дальше, в самую глубь острова — к тем, кто живет на деревьях.
Люди на деревьях. Упавший рай

Представьте себе такое кино. Это кино об одном дне из жизни человека на дереве. Двадцать четыре часа. Фильм начинается с того, что мы видим раннее утро, рассвет, странную для нас изнанку джунглей — ковер из упавших листьев, коряги и разные существа: многоножки, пауки, змеи — ползущие, кровососущие. И дальше мы видим, как по этому темному, страшному пространству движется человек. В кадр попадает его босая нога. Человек перешагивает через все это — не разрушает, не давит, не губит. Человек шагает очень свободно по всему этому ковру. Очень органично. Человек проходит мимо нас, и дальше мы с камерой следуем за ним. Съемка пойдет на очень низком уровне, на земле, где все живое ползает, копошится. 

Дальше мы видим природу уровнем выше — кусты, растения, мы видим сцену его охоты, когда наш герой ловит огромную птицу казуара — цветного страуса, которого короваи называют «большое мясо». А может быть, он поймает в тот день не казуара, а большую рыбу — у короваев интересная традиция охоты: они зажимают острую палочку во рту, ныряют под воду и выныривают с уже проткнутой рыбкой. А затем мы покажем, как вместе с этой добычей наш герой возвращается домой. Он медленно лезет вверх по тонкому шесту, где сделаны зарубки, чтобы было куда вставить ногу (в ботинке нельзя — я пробовал). Он лезет высоко — самое малое пятнадцать–двадцать метров, чтобы там, в вершине кроны, войти в свой дом. На ночь шест поднимают наверх, впрочем, это излишняя предосторожность: незамеченным по нему не подняться — весь дом трясется. Сам же дом укреплен на стволе какого-нибудь дерева с добавлением нескольких искусственных опор по краям. В доме есть и очаг. Вокруг очага собирается вся семья. Жена, ребенок или несколько детей. 

Когда я думаю об этом фильме, у меня сразу возникает целый ряд европейских образов. Анатомические рисунки Леонардо да Винчи, где весь человек, его строение показано с какой-то преувеличенной силой, или те картины Пикассо, где художник изображает большеруких, большеногих людей, стараясь передать их простую, наивную мощь. Я хочу дать увидеть коровая — лапищи его ног и рук, его шелушащуюся от избыточной влажности кожу. Я хочу показать его утро: оно начинается с кашля, разносящегося по лесу, — сырость и туман от болот поднимаются ночью вверх. Стоя двумя ногами на палочке, он трет об нее прутик и добывает огонь. 

Очаг всегда можно сбросить вниз — чтобы дом не загорелся, а в крыше дома проделаны отверстия, названные по именам той дичи, которую коровай желает поймать. Дом коровая — копия его мира, а мир короваев был создан первым творцом, называемым Похожий на мышь, и материалом ему служили органы священной свиньи Фаюль. Ясно, что нам, европейцам, было бы невозможно существовать в этом заросшем глухом зеленом пространстве — и медленном, и гипербыстром одновременно. Но сколько форм в этой зелени различает глаз короваев, сколько звуков слышит их слух среди шорохов леса. Они знают область своего обитания досконально, их деревья названы по именам. 

Их тела сильны и гибки, многие доживают до старости. У них есть все, что им нужно, и ни на долю секунды не хотели бы они увеличить ни скорость, ни мощь своего перемещения, расширить вид на небо, сделать более удобными свои тропы. Я видел мир, существующий в абсолютном балансе. И баланс этот создается вокруг Дерева. Дерево — главный объект священных изображений короваев: оно дает им кров и утварь, из его масел они получают лекарства, его древесиной поддерживают огонь, из пальмы саго делается священная пища. Крона дерева дает приют птицам невероятной яркости и красоты, прозванных «райскими». В его ветвях живут первозвери — сумчатые — самые ранние, бывшие прежде любых других существ, от этого странные, ни на кого не похожие. Мои герои засыпают в этом мире, сложном и непонятном для нас — но совершенно родном для них.

И дальше в фильме будет драматичный поворот. Проспав ночь, утром герой пробуждается около огня, у которого заснул. И будит его странный шум — тарахтение, доходящее со стороны реки — ведь короваи живут между двух довольно крупных рек. Мой герой идет на шум, выходит на берег реки и видит, как туда пристает лодка с индонезийцами. Индонезийцы о чем-то между собой разговаривают, разгружаются и в том числе выносят на берег бензопилы. Дальше камера идет вверх, по стволу дерева, мы видим черепа и кости предков, висящие на дереве, мы видим змею, которая ползет вверх, мы видим первозверей, райских птиц, всю жизнь — устроенную вертикально. Наконец камера достигает неба, и мы какое-то время летим над густыми зарослями леса, а дальше мы попадаем туда, где уже прошла вырубка, где видны пеньки, и дымки, и разрытые котлованы. И заканчивается фильм звуком заводящейся пилы. Ведь индонезийцы вообще не любят дикого, заросшего леса. Остров Борнео зачищен уже на семьдесят процентов. Новая Гвинея — под угрозой такого же уничтожения. В зарослях и чаще, по мнению мусульман, живет дьявол. Люди должны будут сойти с деревьев. Рай должен исчезнуть. Но пока наш первобытный герой снова исчезает в кустах.

Встреча с короваями

Мы шли через джунгли, и многое уже было узнаваемо — вечно промокшая одежда — от дождя, от того, что провалился в болото, от собственного пота — влага, влага кругом и бурная растительная жизнь. Стоит тебе на секунду остановиться, и к тебе ползет толпа пиявок. Если неудачно их отодрать, из ноги начинает сочиться кровь, а влага не дает ранам зарубцеваться. Скользкие корни, ноги оступаются. Комарье жалит — от них остаются саднящие раны. Несколько раз я пробовал обмазываться европейскими мазями — не помогало, только разъедает твою мокрую белую кожу еще больше. Надеяться на то, что они перестанут кусать, не приходится, можно дойти до состояния, что ты с этим смиряешься, и все эти укусы срастутся в один огромный укус, который постепенно меркнет, меркнет, меркнет и становится неощутимой кромкой твоего собственного существа.

Как раз дойдя до этой кондиции, мы увидели, что земли, находящиеся под духовным влиянием миссионеров, уже заканчиваются. Вдали отчетливо виднелся тот горный хребет, что отделяет короваев бату от долины Балием. 

На самом краю стоят несколько хижин. В этих хижинах жили сборщик гахару и старуха. Хижины полны пеньков, веток, каких-то корней. Это остатки гахару, вырубленного еще в 1970-х годах. Весь год хозяева выменивают их у местных жителей, а потом летом, когда вода поднимается, к ним приходят большие лодки — за товаром, тем волшебством леса, о котором скоро будут ходить только легенды. Древо, лечащее все болезни… Живоносное дерево болот. Как оказалось, оно огромное, коричневое, разлапистое, как целый дом… У короваев его предостаточно.

На нашем пути уже встречаются отдельные деревни на деревьях. Но они пустуют. Странно — видно, что костерок горит, что только недавно здесь кто-то был. От нас прячутся. Пока прячутся. Наконец в очередной такой деревне мы встречаем одного коровая. Типичный, с короткой стрижкой — волосы они постригают острыми бамбуковыми палочками. Я был бесконечно рад ему, а он был просто заворожен. Не мною, конечно, а «молнией» на моей палатке. Он сидел около нее несколько часов — и все смотрел на чудо, ткань то съезжается, то разъезжается, то она целая, то вновь разделяется на две части. Поразил его и острый длинный луч фонаря, подчиняющийся малейшему движению руки. Да, управление «молнией»… Одно из явных «достижений цивилизации». 

Из моего дневника 

«Я подошел к Вунинги и пожал ему руку. Он пристально посмотрел на меня и улыбнулся. Меня не покидало ощущение, что я общаюсь не с жителем глухого леса, а с умным и проницательным горожанином, имеющим как минимум два высших образования. 

Наше общение продолжилось уже поздно вечером у костра и говорили мы о... людоедстве — а едят короваи только ритуально: злых колдунов, первый признак которых — красные глаза. 

— Да, я съел четырех людей, — Вунинги отвлекся, палочкой выгребая из костра кусочек запекшейся саговой муки. — <…> Потом в моей жизни было еще три таких случая. Последний раз много уже лун назад.

Вунинги опять отвлекся, завороженный мерцанием циферблата моих часов. Было видно, что тема каннибализма не является для него особенно интересной или особенно значимой. Вместо ответа на мои расспросы один из моих проводников, переводивших разговор, показал мне стрелу, сделанную из потемневшей от времени кости. Он многозначительно похлопал себя по ноге, давая понять, что стрела сделана из человеческой берцовой кости. Вунинги зевал, намекая, что пора спать.

Ночью я долго ворочался в палатке, пытаясь уснуть, но сон как-то не шел…»

Вокруг меня был рай… но рай с трещиной внутри, упавший, ушибленный рай, в котором насилия, конечно, было куда меньше, чем в нашем безумном, перевернутом мире, и тем не менее я бы не мог там остаться…

Литературная версия
Ксения Голубович